Памяти тех, кто погиб 25 лет назад при взрыве на Чернобыльской АЭС

Чернобыльская АЭС (ЧАЭС) расположена близ Днепра, у реки Припять. В 1986 г. её общая мощность была 4 млн кВт. Энергоблок №1 был пущен в 1977 г., №2, 3 и 4 — в 1978, 1981 и 1983 гг. Реакторы этих блоков типа РБМК (реактор большой мощности кипящий) загружались слабообогащённым ураном, содержавшим 2% урана-235. Сразу же отбросим обывательские предположения о том, что там мог произойти ядерный взрыв; для этого требовался бы, во-первых, высокообогащённый уран и, во-вторых, удерживание заряда в сверхсжатом состоянии для обеспечения его сверхкритической массы. Потеря же контроля над цепной ядерной реакцией в РБМК привела лишь к повышенному тепловыделению, в результате чего весь агрегат разрушился и разлетелся. Самым неприятным было то, что наружу вылетела почти вся неотработанная загрузка около 200 т урана-238 с примесью урана-235 и продуктов ядерных реакций, в частности, плутония-239.

Четверти века более чем достаточно, чтобы скрупулезно исследовать все причины катастрофы и обнародовать принятые меры, которые были осуществлены как в отношении руководителей ЧАЭС, так и конструкционных усовершенствований этого типа реакторов. Однако внятного, гласного заключения на государственном уровне, так и не было принято. Сначала не знали, как объяснить миру происшедшую катастрофу, стремились во что бы то ни стало не называть ответственных лиц на высшем уровне научно-технического руководства отраслью, «спихнув» все на «стрелочников».

Затем рухнул Советский Союз, всё смешалось, каждая из пострадавших республик — Украина, Белоруссия, в меньшей степени Россия — остались наедине со своей частью общей беды. С начала 1990-х годов стали появляться публикации, рассказывающие о крупнейших технических и человеческих противоречиях, приведших к Чернобыльской трагедии и затем к трактовке ее причин. Вскрывались факты того, как советская государственная система выводила из-под удара свою элиту, руководителей министерств и институтов Академии наук, обвиняя и осуждая специалистов на местах, которым уготовили роль стрелочников. Факт виновности персонала станции был зафиксирован в решении Верховного суда Украинской ССР, который приговорил шестерых руководящих работников ЧАЭС к лишению свободы. С тех пор в общественном сознании осталась запечатлённой вина персонала ЧАЭС: их низкий профессиональный уровень и разгильдяйство. Но на самом же деле это объяснение оказалось неадекватно происшедшему. Бывший член правительственной комиссии, заместитель министра энергетики и электрификации (Минэнерго) СССР Г.А. Шашарин написал в 1991 г.: «В прессе указывалось, что операторы вообще отключили АЗ (аварийную защиту. — Б.Г.). Это неверно. В некоторых публикациях делается акцент на ряде других, якобы ошибочных, действий персонала. Ни одно из них не играет роли в возникновении и тем более в развитии аварии».

Первую Правительственную комиссию по Чернобылю возглавил заместитель Председателя Совета Министров СССР Б.Е. Щербина, который не был энергетиком. Наиболее технически компетентным лицом в комиссии был заместитель её председателя, д.т.н., А.Г. Мешков, первый заместитель министра среднего машиностроения, который работал в атомной отрасли начиная с 1948 г. и прошёл все ступени от простого до главного инженера и директора атомных реакторов в оборонных центрах Челябинск-40, Томск-7, Красноярск-65. Эта комиссия вошла в историю как «комиссия Мешкова». Изначально все АЭС создавались и работали в системе огромного, очень закрытого, по-военному организованного Министерства среднего машиностроения СССР. Своими корнями оно уходило во времена сверхсекретного атомного Спецкомитета, который был учрежден Сталиным в августе 1945 г. с целью создания и производства атомных бомб. Но, к сожалению, начавшийся в 1980-х гг. зуд реформаторства привел к тому, что незадолго до Чернобыльской катастрофы все АЭС были переданы в Минэнерго СССР. Поэтому происшедшую катастрофу работники Минсредмаша связывали с гораздо более низким уровнем дисциплины в Минэнерго вообще и с непродуманной программой эксперимента на ЧАЭС в частности.

Вот основной вывод комиссии средмашевца Мешкова: взрыв произошел через 42,5 с после закрытия пара на турбину 26 апреля 1986 г. в 01 ч 23 мин 46,5 с. «Наиболее вероятной причиной взрыва явилось запаривание активной зоны реактора с быстрым обезвоживанием технологических каналов вследствие кавитационного режима работы ГЦН (главных циркуляционных насосов. — Б.Г.)». Комиссия посчитала, что при подготовке станции к плановой остановке, когда были отключены турбины, образовался избыток пара, оставшийся в системе охлаждения реактора. В турбулентной смеси пара и воды образовывались и схлопывались пузырьки (кавитация), что вредно влияет на работу гидротурбин и насосов.

Г.А. Шашарин отказался подписать этот акт комиссии. Группа сотрудников из институтов, подчиненных Минэнерго — «Гидропроект», ВНИИАЭС — провела собственное расследование, в результате которого появился документ под названием «Дополнение к акту расследования». Его неофициально именуют как «акт комиссии Шашарина», но по сути это была внутренняя комиссия Минэнерго. В акте доказывается, что кавитации на ГЦН не было, а авария началась после нажатия кнопки аварийной защиты АЗ-5. Основной причиной аварии называется принципиально неверная неоднородная конструкция стержней СУЗ (системы управления и защиты), которая в первые секунды при опускании стержней защиты создавала положительный паровой эффект реактивности. То есть после команды «глушить цепную реакцию» она в первый момент разгоралась, а не затухала, и становилась неуправляемой. Дело в том, что за основу РБМК, предназначенного для выработки электроэнергии, главный конструктор академик Н.А. Доллежаль вместе со своим Научно-исследовательским и конструкторским институтом энергетической техники (НИКИЭТ) принял хорошо отработанную схему оружейного промышленного реактора, предназначенного для производства плутония-239. А это совсем разные технические задачи, требующие осуществления различных режимов управляемой цепной реакции в ядерном котле, разных способов снятия избыточной энергии (в оружейном агрегате вообще нет турбин). Время срабатывания поглотителей нейтронов стержнями аварийной защиты составляло не менее 18 с, тогда как развитие неконтролируемых процессов происходило за 3—4 секунды.

А ведь у взорвавшегося чернобыльского энергоблока №4 были прямые предшественники. Необходимо было глубоко разобраться и с причинами аварии на энергоблоке №1 той же ЧАЭС, имевшей место ранее, в 1982 г. Эту аварию, как и аварию с РБМК на Ленинградской АЭС, происшедшую еще раньше, в 1975 г., авторитетнейший ядерщик-эксплуатационщик, д.т.н. Б.Г. Дубовский, возглавлявший в течение 14 лет службу ядерной безопасности страны, назвал репетицией аварии на энергоблоке №4 ЧАЭС ввиду идентичности причин всех этих трех аварий, случившихся на реакторах РБМК-1000. Оказалось, что рабочая зона РБМК недостаточно однородна по высоте, по ходу стержней защиты, и чересчур инерционна для регулирования цепной реакции при снятии огромного энерговыделения.

Лишь по счастливой случайности аварии в 1975 и 1982 гг. не имели тяжких последствий. Но они явились грозным предупреждением, которому не вняло руководство отрасли, а сам факт этих предшествующих аварий был засекречен. В своих показаниях Главный конструктор реактора Н.А. Доллежаль, в частности, сообщил, что «после аварии на 1-м блоке Ленинградской АЭС стало понятно, что система контроля за энерговыделением на реакторе несовершенна». Научный же руководитель реактора Президент АН СССР А.П. Александров своей прямой ответственности не признал, хотя близкие к нему люди утверждали, что совесть мучила его до конца жизни.

В течение следующих двух месяцев после получения двух противоположных заключений о причинах аварии на энергоблоке №4 ЧАЭС правительственная комиссия пыталась примирить противоречия, выработать единую точку зрения и, соответственно, выпустить общее заключение комиссии. Но оно так и не было сформулировано, и вопрос пришлось решать на Политбюро. В результате появился компромиссный документ. В августе 1986 г. он и был представлен на совещании экспертов МАГАТЭ как официальная информация от имени СССР.

Что же произошло на самой станции, если посмотреть на события глазами непосредственного участника?

ВЗГЛЯД ОЧЕВИДЦА

В ночь с 25 на 26 апреля у центрального пульта энергоблока №4 находился заместитель главного инженера ЧАЭС по эксплуатации реактора Анатолий Степанович Дятлов, он и руководил злополучным экспериментом. Он же командовал на ЧАЭС в первые часы после взрыва. Получив дозу 550 бэр, А.С. Дятлов умер в 1995 г., полгода пролечившись в Москве, в 6-й спецбольнице, а затем отсидев 4 года в колонии. После досрочного освобождения из заключения вместе с директором ЧАЭС Брюхановым и еще пятью руководящими работниками станции, о помиловании которых усиленно ходатайствовали А.Д. Сахаров и Р.М. Горбачёва, А.С. Дятлов написал книгу «Чернобыль, как это было» (2000). Его позиция радикально расходится с выводами комиссии Мешкова и ведущих ученых-атомщиков из Курчатовского института (А.П. Александров) и НИКИЭТ (Н.А. Доллежаль).

В своей книге А.С. Дятлов пишет: «До 01 ч 23 мин 40 с не отмечается изменения параметров на блоке. Выбег проходит спокойно. Саша Акимов приказал глушить реактор и показал пальцем: дави кнопку. В 01 ч 23 мин 40 с зарегистрировано нажатие кнопки аварийной защиты реактора. Эта кнопка используется как в аварийных ситуациях, так и в нормальных. Стержни системы управления и защиты, изготовленные из материалов-поглотителей нейтронов, в количестве 187 штук пошли в активную зону и по всем канонам должны были прервать цепную реакцию. Но в 01 ч 23 мин 43 с неожиданно зарегистрировано появление аварийных сигналов по превышению мощности. По этим сигналам стержни АЗ должны идти в активную зону, но они и без того идут от нажатия кнопки АЗ-5. Появляются другие аварийные признаки и сигналы: рост мощности, рост давления охлаждающей воды в первом контуре… В 01 час 23 мин 47 с — взрыв, сотрясший всё здание, и через 1—2 секунды еще более мощный взрыв. Стержни АЗ остановились, не пройдя и половины пути. Всё! <…>

Как можно понять такое? В нормальной ситуации, без каких-либо аварийных признаков, нажимается кнопка для глушения реактора, а получаем взрыв. Это прямая заслуга Научного руководителя А.П. Александрова и Главного конструктора Н.А. Доллежаля».

Один из крупнейших советских инженеров-ядерщиков, работавших еще при становлении первого военно-ядерного центра в СССР в Арзамасе-16, возглавлявший в течение 14 лет службу ядерной безопасности страны, д.т.н. профессор Б.Г. Дубовский передал письмо М.С. Горбачёву, в котором написал: «Продолжающееся несправедливое взваливание на Чернобыльский персонал ответственности исключает дальнейшее развитие энергетики — невозможно в будущем исключить ошибки персонала. Допущенные персоналом нарушения, при минимальном соответствии защиты реактора своему назначению, свелись бы только к недельному простою. Командно-административная околонаука ввела в заблуждение народ». Б.Г. Дубовский показывает, что первопричиной аварии явилось непонимание разработчиками проекта реактора нейтронных процессов и ошибки в конструировании аварийной защиты (АЗ).

В 1993 г. уголовное дело работников ЧАЭС было прекращено старшим следователем по особо важным делам при Генпрокуратуре РФ Б.И. Уваровым. В своем интервью Н. Надеждиной, опубликованном в газете «Труд» 3 апреля 1996 г., следователь, в частности, сказал:

«Необычайно важно установить окончательную истину, поскольку не утихают дискуссии о том, что явилось главной причиной аварии: ошибки операторов в управлении реактором или его конструктивные недостатки. Я на стороне тех, кто главной причиной считает недостатки конструкции. При этом исхожу из простой истины: когда речь идет об атомной энергетике, то надежность оборудования должна быть такой, чтобы автоматически исключить любые происшествия, даже при ошибках операторов. В своих показаниях Доллежаль Н.А., в частности, сообщил, что после аварии на 1-м блоке Ленинградской АЭС стало понятно, что система контроля за энерговыделением на реакторе несовершенна».

Б.И. Уваров продолжает: «Необходимо глубоко разобраться и с причинами аварии на 1-м блоке той же Чернобыльской АЭС, имевшей место в 1982 г. Эту аварию, как и аварию на Ленинградской АЭС в 1975 г., проф. Дубовский назвал репетицией аварии на ЧАЭС 26 апреля 1986 г. ввиду идентичности причин всех этих трёх аварий на аналогичных реакторах РБМК-1000. Сам факт этих аварий был неоправданно засекречен. <…> Ученые во главе с академиками Доллежалем и Александровым, осуществлявшими проектирование и научное руководство, ошиблись в расчётах физических характеристик реактора и не только не прогнозировали возможность взрыва и разрушения реактора в процессе эксплуатации, но и дали ошибочное обоснование невозможности подобных аварий…».

На вопрос о том, в каком состоянии находятся 16 действующих реакторов типа РБМК на территории бывшего СССР, Б.И. Уваров ответил:

«Насколько мне известно, многие из тех конструктивных недоработок, которые способствовали возникновению и развитию аварии, устранены. Так, увеличена скорость опускания графитовых стержней, сделано устройство для сброса избыточного пара, проведен и ряд других модернизаций».

Как известно, А.П. Александров в Чернобыль не поехал, он послал туда своего первого заместителя по ИАЭ академика Валерия Алексеевича Легасова. Дятлов писал: «В.А. Легасов по специальности не реакторщик, энергоблоки он не знал, конкретно в той ситуации мог не разобраться. В силу характера доверился другим. Человек широкой эрудиции, он занимался вопросами безопасности производств вообще. <…> Не мог он не понимать, что если реактор взорвался в самых обычных условиях, без каких-либо природных катаклизмов, следовательно, он не имел права на существование. <…> В.А. Легасов никакой личной вины не несёт за реактор РБМК, вообще к его существованию до аварии не имел отношения. Своими подписями он прикрывал чужие грехи. <…> Нет, не всемирную славу принес В.А. Легасову его доклад в Вене на конференции в МАГАТЭ. И он, видимо, понял это. <…> И уход из жизни В.А. Легасова именно в годовщину Чернобыля говорит о том же (В.А. Легасов покончил собой в ночь на 27 апреля 1988 г. — Б.Г.). Этот человек имел совесть. При каких-то обстоятельствах пошел на жестокий компромисс с совестью и не выдержал. Отбор продолжается. Выбиваются так или этак последние, имеющие человеческие качества».

ОПАСНАЯ РАДИАЦИЯ

Теперь о радиационном заражении территории. Первый взрыв не привел к выбросу продуктов горения за границы блока. Второй взрыв был обусловлен гремучей смесью из водорода, кислорода и окиси углерода. Он охватил реакторное и межреакторное пространство, сорвал и выбросил крышку реактора, часть его активной зоны с ядерным топливом. Высокотемпературные продукты горения были вынесены на громадную высоту, до 5 км. Суточный выброс радиоактивных веществ (РАВ) в атмосферу составил 12 МКи в первые сутки, 26.04.86. В следующие пять суток, с 27.04.86 по 02.05.86, выброс РАВ существенно уменьшился и составил в сумме 10 МКи. В следующие пять суток, с 02.05.86 по 06.05.86, усилился вывод продуктов деления за пределы аварийного блока, выброс за 05.05.86 достиг 8 МКи. Но уже в следующие сутки, 06.05.86, выброс составил 0,1 МКи, что свидетельствовало об окончании активной стадии развития процесса аварии (это сведения из отчета экспертной комиссии, назначенной правительством Украины).

Первыми пострадавшими были, естественно, работники дежурной смены на энергоблоке №4. А.С. Дятлов оказался старшим из начальников в эту страшную ночь. Он вспоминает о том, какие экстренные меры он предпринял и почему его товарищи оказались переоблучёнными.

«Ушел с БЩУ (блочный щит управления. — Б.Г.) с намерением посмотреть обстановку в реакторном зале. Не дошел. Встретил операторов газового контура И. Симоненко и В. Семикопова и операторов центрального зала О. Генриха и А. Кургуза. Толя Кургуз был страшно обожжен, кожа лица и рук свисает клочьями. Сказал им быстро идти в медпункт, куда уже должна прийти машина скорой помощи. <…> Петро Паламарчук, здоровенный мужчина, внес и усадил в кресло инженера наладочного предприятия Володю Шашенка. Он наблюдал в помещении на 24-й отметке за нештатными приборами, и его обварило водой и паром. <…> П. Паламарчук, разыскивая Шашенка, получил большую дозу, когда нёс и намокла одежда на спине. Вода радиоактивная, и даже через пять лет ожоговые раны на спине не закрылись. <…> С дозиметристом Самойленко замерили обстановку на БЩУ. Прибор у него был на 1000 мкР/с или З,6 Р/ч. В левой и средней частях щита прибор показывал 500—800 мкР/с, в правой зашкал. <…> Теперь занялись основной полезной работой, которую выполнил персонал 4-го блока с риском для жизни и здоровья. Из-за многочисленных повреждений трубопроводов и конструкций зданий постоянно происходили короткие замыкания в электрических цепях источник возникновения пожаров. Когда шел с 3-го блока, встретил заместителя начальника электроцеха А.Г. Лелеченко. Взял его с собой. Теперь свел Лелеченко и Акимова и приказал отключить механизмы и разобрать электросхемы, с тем чтобы обесточить максимальное количество кабелей и электросхем. Приказал также слить в аварийные цистерны масло турбин и вытеснить водород из электрогенераторов. Всю эту работу выполнил персонал электрического и турбинного цехов. Выполнил. И — кто погиб, кто — получил тяжелые телесные повреждения. Хорошо помогли персоналу смены заместители начальников турбинного цеха Р.И. Давлетбаев и электроцеха А.Г. Лелеченко. Удивительный человек Александр Григорьевич. <…> Не понимаю, откуда он взял силы еще и после 26 апреля два или три дня выходить на работу, и опять в ту же радиационную обстановку. Когда его отвезли в больницу в Киев, прожил недолго.

Горько было мне слышать о неухоженности и осквернении могил погибших операторов на Митинском кладбище в Москве, в противоположность могилам пожарных. Если бы оперативный персонал не сделал то, что сделал, без сомнения возникали бы новые пожары и они обнаруживались бы при их сильном развитии. <…> Считаю, персонал действовал правильно, исключительно самоотверженно и сделал всё возможное в той обстановке.

Пожарные команды, прибывшие 26 апреля 1986 г. на ЧАЭС, не были подготовлены для тушения пожара, сопровождавшего взрыв и разброс радиоактивных веществ. Как и персонал станции, они оказались в газовопылевом облаке, в котором содержалось множество бета-излучателей. Не было бета-поражений на ногах, закрытых обувью, даже носки заметно ослабляли поток электронов. Если бы люди одели бахилы или чулки поверх обуви, у них не было бы столь обширных бета-поражений кожи, от которых несколько человек впоследствии погибли. При лечении больных с бета-ожогами кожи наблюдалось, как процесс развивался, ползя по ногам снизу вверх, в полном соответствии с уменьшением дозы».

О пожарных. «Надели бы они защитную дозиметрическую одежду — не помогла бы она им. Их штатная одежда — из грубого материала, сапоги защищали от бета-излучения, а от гамма-излучения их ничего защитить не могло: нет такой одежды. Спасти могло только автоматическое пожаротушение, не требующее присутствия людей на крыше реакторного и химического цехов. Такого не было. Была разводка трубопровода по периметру с ответвлениями для присоединения пожарных рукавов, которые находились рядом в ящиках. Без людей там ничего не сделать.

У меня была обычная спецодежда и полуботинки. Бахилы бы значительно облегчили мое состояние, защитили бы ноги от страшных ожогов, до сих пор не прошедших. Но что в них за ходьба? <…> Респираторы так и проносил в кармане. Один надел, где-то в пар попал, уже не дышится, сбросил и больше не надевал. <…> Периодически тянуло на неудержимую рвоту, но выбросить осталось разве что внутренности. Описывать нечего. <…> На щите В. Перевозченко сказал, что операторы центрального зала нашлись, нет В. Ходемчука. <…> Пошли втроём, взяли еще С. Ювченко и дозиметриста. Прибор, как и прежде, на 100 мкР/с где показывал, где зашкаливал. <…> Дозиметриста отпустили — бесполезен со свои прибором. Саша Ювченко и я остались у провала, а В. Перевозченко по консоли полез к помещению операторов, где, хоть и с малой вероятностью, мог находиться Валерий Ходемчук. <…> Не было там В. Ходемчука, тело его так и не нашли. Погребён под бетоном и металлом. А вот Валерий Перевозченко, видимо. получил летальную добавку. Его облило водой, и умер он не от большой дозы облучения, а от радиационных ожогов кожи. <…> Тут у меня наступил спад, полная апатия. <…> Забрал с собой три диаграммных ленты: две с записью мощности реактора и по давлению в первом контуре. Помылся под душем, согласно правилам: сначала прохладной водой, уж потом горячей. <…> На станцию главный инженер Н.М. Фомин прибыл позднее других, в 4—5 часов, а лучше бы еще на несколько часов позже. И решил организовать подачу воды в реактор. Зачем, через столько времени после взрыва? Вода из-за разрушения трубных коммуникаций до реактора не доходила (да и не было уже его, реактора) и начала растекаться по помещениям 4-го и других блоков, разнося радиоактивную грязь. Конечно, прекратили. Но эта операция стоила тяжких телесных повреждений, а Л. Топтунову, А. Акимову и А. Ситникову стоила жизни. <…> А. Акимов получил, конечно, более серьезную дозу, потому что он выходил в помещение блока, а В. Бабичев пришел что-то около 5 часов. У него доза уложилась бы в пределах 200 бэр. Оба они остались и участвовали в подаче воды на реактор. Там и получили летальные дозы. <…> 26-го вечером отправили первую партию в Москву. <…> В Москве автобусы подъехали к самолету и в 6-ю больницу. И только через полгода, 4 ноября, выписался».

Опыт Чернобыля дал серьезный толчок развитию техники безопасности при работе АЭС, хотя не дай Бог повторения подобного опыта!